Шурочка и Веня - Страница 2


К оглавлению

2

II

В полночь почти все женщины были раздеты. И те немногие, которые до сих пор медлили еще сбросить с себя измятые тряпки, готовы были сделать это теперь, потому что мужчины нарочно обливали их шампанским. Веня бродил среди чуждой ему толпы недоумевая. Он улыбался растерянно и виновато, когда чья-нибудь маленькая ручка фамильярно касалась его плеча или чьи-нибудь подведенные глаза, влажные и пьяные, заглядывали ему в лицо, или в толпе какая-нибудь раздетая натурщица прижималась к нему, и он чувствовал теплоту ее тела и видел совсем близко на ее спине красную полоску от корсета или случайную царапину.

– Ах, Боже мой, какие нахалы! – крикнул по-русски чей-то женский голос, и Веня увидел блондинку; которую окружила ватага пьяных художников.

Эти веселые французы, конечно, требовали, чтобы маленькая русская мадемуазель разделась, как и все. Они уверены, что ее формы не менее прелестны, чем ее глаза и рот. Право художников – любоваться наготою. Зачем же упрямится эта кокетка?

– Вы в самом деле не хотите раздеваться? – крикнул Веня через головы французов.

– Ах, вы русский! Не хочу, конечно, – засмеялась незнакомка, протискиваясь сквозь толпу и давая ему знак, чтобы он взял ее под руку.

Вот при каких обстоятельствах Веня познакомился с Шурочкою.

На рассвете они возвращались в таксомоторе через весь Париж – с Монмартра на Левый берег. Они обогнали банды замаскированных художников, которые тащили на носилках раздетых натурщиц. Какая-то веселая компания даже купалась в фонтане на их глазах.

Веня был молчалив, а Шурочка болтала неумолчно о себе и обо всем, что приходило ей на ум, доверчиво прижимаясь к плечу своего нового знакомого. Давно ли она в Париже? Вот уже третий год. Ей пришлось уехать потому, что она была замешана в одном политическом деле. Собственно говоря, она равнодушна к политике, но она оказала услугу, как говорится. Ее попросили спрятать чемодан, а там, представьте, оказались бомбы. Сделали обыск, но ее не было дома, по счастью. Кухарка Матрена (такая умница!) успела ее вовремя предупредить. Вот она и бежала за границу.

Сначала ей помогала партия, а потом ее за равнодушие лишили поддержки. Да и денег у них не так уж много. Какая она революционерка, в самом деле!

– Как же вы живете, Шурочка? – спросил Веня, смущаясь несколько близостью этой маленькой полуодетой женщины.

– Как живу? Я умею делать шляпы… В мастерской работаю… Modes… M-me Jeanne… Rue des Apennines… Знаете? Кроме того, я позирую иногда художникам…

– Так…

Они переехали мост. Сена казалась серебряною. Воздух был прозрачен. И Вене нравилось, что сейчас на крышах розовый отблеск от зари и слышно, как шуршат каштаны. Пусто было на улицах и бульварах.

– Я домой не хочу, – сказала Шурочка. – У меня хозяйка сердитая. Я ей должна.

Шурочка помолчала.

– А к вам нельзя?

– Я очень рад, – пробормотал Веня. – Только у меня одна комната… Ничего, впрочем. Вы ложитесь. Я погулять пойду. Я, знаете ли, очень люблю на рассвете гулять.

– Нет уж, это несправедливо будет, – засмеялась Шурочка. – Мы уж как-нибудь устроимся… Вам тоже спать надо… Вон у вас под глазами круги какие…

Мотор остановился. Веня робел. Он в первый раз возвращался домой с женщиною. Невидимая рука отворила дверь, и парочка поднялась по витой деревянной лестнице на четвертый этаж, где жил Веня. В комнате у него был беспорядок. От утренних лучей – окно выходило на юго-восток – все линии были четкими и определенными: как будто все предметы были обведены углем по краям к граням. Это была комната, похожая на все комнаты старых отелей. Ампирные часы на камине, широкая кровать красного дерева, занимавшая почти всю комнату, пара старомодных кресел и мольберт, повернутый к стене, – вот и все, что в ней было.

– У вас здесь хорошо, – сказала Шурочка, оглядываясь на кровать. – Как я спать хочу, однако…

– Вот ложитесь, а я уйду сейчас.

– Ах, глупости какие! Отвернитесь только, пока я разденусь, а то меня всю шампанским облили, просто беда. Я в одеяло завернусь…

Веня покорно пошел в угол, за мольберт, и стал лицом к стене.

– Вот и чудесно, – улыбнулась Шурочка, снимая свой незатейливый наряд, измятый и пахнувший вином. – Выходите теперь. Я легла. Разговаривать будем.

Веня нерешительно вышел из своего угла и покорно сел, в кресло, на которое указала Шурочка.

На вид Шурочке было лет двадцать – не больше. У нее были карие глаза и золотые ресницы и золотой едва заметный пушок на щеках и шее. Она была белокура. И на ее губы Веня обратил внимание еще там, на балу. Они были странно подвижны, и нельзя было уловить их очертания. Что-то капризное и, пожалуй, порочное было в лице этой Шурочки.

– Вы так и будете ассирийцем всю ночь сидеть? – засмеялась Шурочка. – Вот я какая эгоистка: заняла вашу постель, а вам и лечь негде.

– Я и в кресле усну прекрасно. Не беспокойтесь, пожалуйста.

– Ну, как хотите…

Шурочка натянула одеяло до подбородка и закрыла глаза. Но Вене не очень хотелось спать. Он видел из окна буро-красные черепичные крыши, трубы, карнизы, пепельные облака, чуть окрашенные по краям зарею…

Почему-то он вспомнил о Москве, об ее кривых переулках, об Остоженке, где жила в старом особняке его единственная родственница, у которой он гимназистом бывал по воскресеньям и пил чай с вкусными булочками и жирными топлеными сливками. И Веня вдруг почувствовал себя одиноким, никому не нужным, и ему вдруг мучительно захотелось вернуться в Россию, в Москву, услышать воскресный колокольный звон…

– О чем вы думаете? – спросила Шурочка, опираясь на локоть и разглядывая с любопытством лицо Вени.

2